Есть вещи, которые я не забуду никогда. Например, как начкар Игнатов в Шпанде мой пост обокрал, что замуровано в стене рядом со вторым постом, как Славка Куликов автомат с вышки уронил (самое смешное, как он его доставал, вышка-то высотою пять метров и заперта!), как ночью двое разводящих с моей вышки на автоматных ремнях бойца за банкой кока-колы за стену спускали, как англичане предлагали автоматами махнуться, как Вася Рябов грозил Гессу связкой ключей... Да много чего было!

Как я попал в бригаду.

Попал я в бригаду довольно смешно. На пересылке во Франкфурте-на-Одере местные бойцы нас пугали: «Не ходите к красным погонам! Это Берлинская бригада, они еще полгода на гражданке строевым ходят!» Сидим, ждем. Наконец приезжают «красные», построили нас и спрашивают: «Водители есть?» Мы — «Есть!» Сразу же следует команда: «Категория “C”, выйти из строя!», затем: «Категория “B”, выйти из строя!» Тут я кричу: «А у меня еще категория “А” есть!» На это офицер говорит: «Молодец! Пойдешь во взвод мотоциклетной разведки!». Я, кстати, долго потом думал, что он пошутил, пока во время тревоги не увидел в бригаде мотоциклы с коляской. Меня с группой товарищей забрал какой-то офицер (как позже выяснилось, это был командир роты Махлай) и начал беседовать с каждым индивидуально. Дошла очередь до меня. Махлай показывает мне УПК и спрашивает: «Сколько надо времени что бы все это выучить?» Я ему: «Неделя», но он сказал, что неделя — много, придется запоминать большой объем текста. Мне бы подумать маленько, но откуда же я знал про уставы, я же в этот момент про разведку думал... В общем, пообещал учить все гораздо быстрее, благо в те времена на память не жаловался. Приехали в часть, вокруг все красиво. Спрашиваем: «Это что?», а нам и говорят: «Это Берлинская бригада!» Вообще-то в моем представлении разведка выглядела несколько иначе. Было это 19 мая 1987 года.

Прошли курс молодого бойца (где я понял, зачем нужна хорошая память), приняли присягу. Нас распределили по ротам и подробно рассказали: куда мы попали, зачем попали, и чего от нас хотят. Посадили в караульный класс ВД заполнять, при этом объяснили: кто все правильно сделает, на того ответ придет быстро, и у него появится шанс попасть в состав караула в Шпандау в июле. Я сижу и понимаю, что не знаю год рождения матери, день рождения прекрасно помню, а вот год нет. Начал заниматься арифметикой — вычитать, складывать... Короче, угадал!

Первый караул.

То ли помогло мое пролетарское происхождение, то ли в нашем захолустном городишке комитетчик от скуки был рад любому заданию, но где-то в середине июля Махлай объявил, что я заступаю в караул. Честно говоря, я не испытывал «чувства гордости и вместе с тем большой ответственности», скорее был озадачен и заинтригован. Очень уж хотелось посмотреть, куда это такая прорва людей с таким шумом каждый день уезжает. Тем более, что я не был первым из нашего призыва, кто побывал в карауле, но никто ничего толком рассказать не мог, все были какие-то очумелые. Оставалось одно — узнать все самому.

Как собирались, разводились, грузились — ничего не помню, зато узнал, почему все такие очумелые. Начальником караула был Игнатов, моим разводящим — замкомвзвода Стецюра. К июльскому караулу рота получила новый «Икарус», так что ехали с большим комфортом. В автобусе во время движения запрещалось спать, а ехали достаточно долго, по моим прикидкам минут тридцать-сорок. И, как бы ни было интересно за окном, все равно начинали клевать носом. Фуражки не снимали, и старшие, с позволения сказать, товарищи, развлекались тем, что били по фуражке шомполом — мол, не позорь державу! Особенно меня удивило, что на «острие классовой борьбы» — т. е. в нашем автобусе — слушали эмигрантские песни. И теперь, когда я слышу Успенскую, особенно ее «любимый, и больше никого на целом свете...», у меня автоматически всплывают в памяти эти поездки (я разговаривал с людьми, которые работают на полиграфе, так вот они говорят, что именно на этом принципе построена работа детектора лжи).

Наконец автобус остановился на улице, мы вышли и построились в колонну по два. Открылись первые ворота шлюза, нам скомандовали «Вперед!», и мы вошли. В этот момент меня поразило, что в дальнем правом углу шлюза стоит солдат (сейчас уже не помню — или Ахметов, или Ковалев) и держит автомат наизготовку. Честно говоря, именно в этот момент у меня прошло ощущение игры, и я понял, что все по-настоящему.

Потом была смена караулов: караул сдал — караул принял. В отличие от Тиргартена, караул в Шпандау всегда приезжал к 10 часам, и задержка при смене постов никогда не была больше 15-20 минут. У меня был второй пост, вторая смена, но, естественно, ни о каком сне речи быть не могло — что-то я должен был принимать, и, конечно же, правильно не принял. В общем, караул начался.

Что замуровано в стене.

Вот как прошел первый день, вернее всего лишь шесть часов этого дня. Итак, стою впервые на вышке, несу службу — аж пар идет. Вижу, в сектор вошел начальник караула Игнатов и патруль — пошли то ли вишню, то ли черешню собирать. Я, как положено, докладываю. Игнатов кивает, мол, молодец, и они уходят. Стою еще минут тридцать, смотрю — патруль возвращается, уже без Игнатова. Патрульные проходят мимо вышки и останавливаются между первым и вторым постом, метрах в пяти от меня. Остановились и между собой обсуждают, откуда на стене появилось такое странное пятно. Я, конечно, вида не подаю, но мне жутко интересно, я невольно останавливаюсь и начинаю слушать разговор патрульных. Один из них подходит к стене и начинает ковырять её пальцем, поворачивается ко мне и спрашивает: «А ты не знаешь, что здесь замуровано?». Но я помню, что мне разговаривать нельзя, поэтому отрицательно мотаю балдой, а он мне и говорит: «А по-моему, здесь замурованы особые обязанности часового». И тут я эти самые обязанности вспоминаю, а в них, кроме прочего, написано: «...не подпускать никого к наружной стене, как с внешней, так и с внутренней стороны». Я за автомат, ору патрульному: «Отойти от стены!», а тот руки разводит, мол, все, ухожу, ухожу, не нервничай. И тут откуда-то из-под вышки появляется Игнатов. Я понимаю, что в залете, начкара вовремя не увидел, и начинаю ему вдогонку докладывать, что на посту все в порядке. Игнатов кивает и, не оборачиваясь, идет дальше, и в руках у него какая-то хреновина. И тут у меня перехватывает горло, а по спине во множестве ползут те самые мурашки. Заглядываю в будку — так и есть! Обокрали! Пока эти паразиты меня отвлекали, Игнатов залез в башню и утащил у меня патроны, противогаз и радиостанцию. Состояние такое, что вот-вот заплачу, хоть с вышки прыгай. Ладно, думаю, надо сдаваться. Звоню в караулку, трубку берет Стецюра, я докладываю: начкар обокрал. Проходит минут десять, идет Стецюра, несет мое «барахлишко». Мне нужно ему докладывать, но язык не поворачивается сказать, что на посту все в порядке, а другой формы доклада я не знаю. Стецюра молча поднимается, продевает ремешок от противогаза через все дырки, привязывает к лавке и достаточно спокойно объясняет что-то в духе «еще раз — и в глаз». В общем, легко отделался, но правильные выводы сделал и больше ни разу никого не прощелкал.

Караульные будни.

После случая с Игнатовым я уже стал «опытным»: пару раз заметил патруль ночью. Они обычно подкрадывались вдоль стен секторов. Их задачей было зайти под вышку, моей — заметить их до того, как это случится. Этакие своеобразные прятки. Правда, они особо не рисковали, стоило только крикнуть «Стой! Кто идет? Выйти на свет!», сразу сдавались. Помимо патруля шпионили начкары (каждый по-своему), но на это были свои контрмеры.

Если начкар выходил из караульного помещения, на окно тут же ставилась шахматная доска (с первой вышки окно было видно хорошо). Увидев условный сигнал, часовой на первой вышке сразу направлял луч прожектора на вторую вышку, и так по кругу. Лишь третий пост был закрыт деревьями, поэтому приходилось изображать зенитчика, направляя столб света в небо. Естественно, никому в голову не приходило, что можно развлекаться прожекторами, поэтому для всех было ясно: «чужой» в секторе. Интересно было, когда на проверки выходил старший лейтенант Чагунава, замполит роты. Сидя в караулке, он начинал засыпать и, чтобы взбодриться, вскакивал и совершал пробежку вокруг тюрьмы. Было смешно слышать: я еще доклад заканчиваю, а пятый или шестой пост уже начинает. Доклад орали изо всех сил, чтобы предупредить товарищей, а ночью далеко слышно. Иногда в Шпандау приезжала проверка, и тогда проверяющий с начкаром шли вокруг тюрьмы.

Как-то раз напал на нас «враг». Вернее, нападал он не раз, причем в основном почему-то в тот момент, когда я был на посту. Шпандау — это вам не Тиргартен, «враг» здесь нападал и днем, и ночью. Стоишь, вроде тишина и благодать, а на самом деле просто обстановкой не владеешь, оказывается, супостат замыслил недоброе. Но старшего лейтенанта Игнатова не проведешь! И вот уже в сектор на усиление постов вламывается бодрствующая смена, а отдыхающая занимает оборону в караулке. Увидал такую дикую картину — на четвереньки и в «домик», за каской. Вот уже и боец добежал и по телефону докладывает, что усиление на пост прибыло. Супостат, конечно, лишь только наши каски увидит, так сразу и убирается восвояси, несолоно хлебавши.

Но все это цветочки. Однажды Игнатову пришла в голову светлая мысль, что супостат может в тюремный двор забраться и смену, на всех парах несущуюся на выручку товарищам, перебить. И устроил он нам тактические занятия во втором секторе, как положено: с перебежками, с занятием позиций, все серьезно. Вот только часовых на постах никто, естественно, не предупредил. Для них это было настоящее потрясение. Ночь, в секторе кто-то в войну играет, и не понять: если это вводная, то почему на усиление постов никто не бежит? Что часовым делать — непонятно, вот они только и орут: «Стой! Кто идет?» и прожекторами машут. А никто не идет, все ползают, просто «апокалипсис сегодня» какой-то! В общем, и смех, и грех.

Честно говоря, в плане проведения каких-нибудь занятий я равных Игнатову не знаю. В моем представлении офицер должен быть именно таким. Мы с ним и мины ставили (учебные, конечно); от него я узнал, почему солдатский дождевик называется плащ-палатка — оказывается, соединив плащ-палатки отделения, можно построить большую палатку; как костер тушить, чтобы дыма не было и много еще чего. Он нам в качестве примера вероятного противника ставил не супостата-янки, а китайца (реального, а не из второй роты), которого, по его словам, не бояться, но уважать, как противника, нужно и даже очень. Такие примеры приводил, что у нас челюсти отвисали, а по ночам я не «старых» остерегался, а чтобы китайцы, не дай бог, не вломились, пока нас Игнатов не научил, как с ними бороться. Я его науку неоднократно вспоминал, и его вспоминал добрым словом, но это уже в другой жизни. Как говорит молодежь, респект ему!

Еще о службе.

Давайте не забывать и о том, где караул нес службу и в каких условиях. В западных газетах не раз появлялись фотографии пустых вышек с комментарием о том, как русские несут службу (отсюда и требование — 16 секунд круг). Или фотографировали часового, который рассматривал что-то, свесившись с вышки, а комментарий был про то, как «русский солдат просит хлеба». Не знаю, как вам, а мне было бы неприятно попасть в такую ситуацию. А как заставить солдата нести службу добросовестно? Сознательных немного, замполитов никто особо не слушал... Выход один: закручивать гайки, где только можно, заставить солдата чувствовать тревогу. Это вам читать интересно, а я от скуки сам с собой разговаривал, метры считал по кругам и т. д. Для того, чтобы часовые не игнорировали патруль, то есть видели, кто идет, патрульные умышленно нарушали форму одежды, и обязанность часового была остановить патруль и потребовать привести себя в порядок. Не остановил — сразу запись в журнале: пропустил патруль с нарушением формы одежды. Глупость, может быть, но, по крайней мере, в патруль вглядывались и совершенно точно знали, что это свои. Должен сказать, я не помню, чтобы за круги или патруль кого-то сколько-нибудь серьезно наказали — так, максимум разнос на подведении итогов караула. Самым страшным наказанием было снятие с караула: не хочешь играть по правилам — нечего в карауле делать. Однако, несмотря на все усилия, разгильдяев все равно хватало. Как-то раз сменили меня с поста и пошли на третий пост, а, как я уже говорил, сектор этого поста здорово зарос деревьями, и, если не увидел смену на входе в сектор, то увидишь только под самой вышкой. И вот входим мы в сектор, а часовой молчит. Разводящий (тогда им был замкомвзвода Рябов) остановил смену, а сам пошел к вышке. Тихонько открыл, поднялся по лестнице и со всей дури шарахнул прикладом по железному люку на вышку. Грохот дикий! Выскакивает часовой и начинает орать, что на посту все в порядке, а Рябов стоит у него за спиной и кивает, мол, сейчас я тебе, паразит, устрою «все в порядке». Боец был на полгода меня старше, и все его наказание ограничилось парой пинков по пути в караулку. Начкар, естественно, ничего не узнал. Вообще-то Васька Рябов был довольно вредный тип, пару раз и мне от него доставалось.

В тот же самый караул (только еще днем), увидел я того, ради которого весь этот сыр-бор разводили. В 16.00 вот так же шли менять третий пост, а у Гесса в это время была прогулка. Идем, а «дед» стоит метрах в двух от тропы. На улице жара, а он в дождевике с надетым на голову капюшоном честь нам отдает. Мы с ним поравнялись, а Рябов на него «У-у-у, фашист!» и ключами замахнулся, однако Гесс никак на эту васькину «демонстрацию» не прореагировал.

Случай с автоматом.

Эта история приключилась в том же июле 1987 года с моим товарищем Славой Куликовым. Он был периодом старше, но как-то всегда поддерживал и ободрял нас, «духов», поэтому отношения между нами сложились самые товарищеские. Так вот, история эта пересказана с его слов, но у меня нет никаких оснований ему не верить.

Надо сказать, что башня поста имела площадку наверху, ограждение было высотою чуть ниже пояса. Если слегка придремать в «кружении» и не заметить очередной поворот, то получалось, что ты налетал на это ограждение как раз центром тяжести, эффект был потрясающий — ужас и паника, и балансирование с единственной целью удержаться на вышке, спать потом долго не хочется. Если я не путаю, Славка стоял на посту № 3, когда с ним произошел подобный казус. На очередном круге, проспав поворот, Слава машет инстинктивно руками, чтобы не свалиться с вышки, но в этот момент у него с плеча соскальзывает автомат и летит вниз. Автомат, слава Богу, упал внутрь двора, иначе Славе был бы кердык полный, хотя и так сложилась ситуация, смешнее некуда: вышка заперта, высота метров пять, при этом часовой на вышке, а его автомат внизу. Вот и попробуйте ответить на вопрос: «Как подобное стало возможным?» Походил Слава минут пятнадцать и понял, что выхода нет, надо слезать. И тут он вспоминает об окошке, которое находится примерно посреди башни, быстро его открывает и после некоторых усилий (окошко довольно узкое) благополучно оказывается на поверхности планеты. Жаль, конечно, что никто из кинодокументалистов не запечатлел момент счастливого воссоединения Славы и автомата. Однако через некоторое время после бурной встречи с автоматом Слава начинает соображать, что ситуация отнюдь не упростилась. Теперь внизу находится не только автомат, но и часовой, окошко — на высоте 2,5-3 метра, а время идет, скоро смена. Но советский солдат не теряется в трудных ситуациях. Прогуливаясь под вышкой, Слава обращает внимание на остатки построек в тюремном дворе, он начинает разбирать эти постройки и стаскивать стройматериалы к своей вышке. Наконец сооружение готово. Не Эйфелева башня, конечно, но залезть вполне можно. И вот после пятнадцати минут кряхтения Слава оказывается на вышке. Наверное не было в этот момент на свете человека счастливее Славки, но после пары кругов по башне ему хватает ума посмотреть вниз, и счастье моментально улетучивается: башня примерно до половины завалена досками, даже слепой обратит внимание на это «архитектурное излишество». И Слава опять спускается к окошку, высовывается из него по пояс, берет автомат за ствол и прикладом начинает разрушать с таким трудом построенную пирамиду. Еще пять минут — и башня приобретает почти первозданный вид. Едва Славка занимает свое место на башне и успевает отряхнуться, как слышит мой доклад разводящему. В общем, уложился!

Вот так насыщенно могла проходить смена у часовых, а вы говорите, что караульная служба — это скучно.